Н. Г. Лозовой

Воспоминания о Черубине де Габриак

Впервые мне пришлось встретиться с Елизаветой Ивановой в 1920 году. Это было начало лета. Войсками Красной Армии был уже занят Дон, Кубань, Новороссийск. Часть Белой Армии под командованием барона Вранглера закрепилась в Крыму. Польские войска двигались по Украине к Киеву. Я только окончил 8 классов Новороссийской мужской гимназии. Уже той весной 1920 года Новороссийск был занят Красной Армией. Это было особенное время. В Новороссийске организовывался комсомол при очень осторожном и недоверчивом отношении широких масс учащейся молодежи. Организатором комсомола был Федор Гладков, написавший в последствии роман «Цемент». Он в это время работал учителем в Новороссийске, но не в гимназии, а в городской школе. В наше комсомольскую группу входил тогда как один из активных участников и Геннадий Фиш, соученик мой по гиманзии, вследствии ставший известным писателем.

Да, это было особенное, необыкновенное время. Жизнь взрывалась и кипела. Звучал лозунг «Искусство на улицу» и особенно бушевало театральное искусство. Активнейшую деятельность проявлял Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Потом его вызвал в Москву Луначарский. Мейерхольд жил со своими двумя дочерьми у старшей своей семейной дочери Белецкой. Дом находился на окраине Новороссийска, так называемой «Станичке».

Мейерхольд стал с приходом советских войск кем-то вроде комиссара культуры или театра. Он ставил пьесы в театре, организовывал театральные кружок из нас, из молодежи. Нужно сказать, что мы, гимназисты. зная о значениии Мейерхольда в театральном деле, сблизились с ним еще в 1919 году. Мейерхольд жил в эти года в Новороссийске и при власти Белой Армиии подвергался гонению, даже ему пришлось некоторое время сидеть в тюрьме. Мы, несколько человек гимназистов, бывали у него. Он нам читал, написанную им пьесу по рассказу Оскара Уайльда «Дитя звезды».

Большую роль в сближении нас с Мейерхольдом играл Архиппов Евгений Яковлевич, инспектор гимназиии, крупнейший знаток русского символизма, автор книги о символистах «Миртовый венец». При советской власти Мейерхольдом была организвана (из нас) драматическая студия. Работал с нами тогда и молодой артист Козловский, впоследствии известный народный артист Руспублики.

В начале лета 20-го года я был призван в армию. Меня отправили в Краснодар (Екатиринодар). Я попал в шестую роту первого стрелкового полка 9-ой Армии. Но в это время, как я уже говорил, искусство было брошено на улицу, в широкие масыы. В каждом городе открывались различные студии, особенно драматические.

И вот в то время, когда еще шли сражения с Врангелем и поляками, в Краснодаре, в одном из роскошных дворцов, взятом под клуб Красной Армии (клуб «Красная Звезда»), открылась драматическая студия для красноармейцев. Я подал заявление и был откомандирован в студию. Проходил экзамен, но ни одного человека не забраковали. Кроме красноармейцев в студии училось еще некоторое количество штатских. Мы занимались в огромном зале с роскошной золотой мебелью в белых чехлах. Занимались с нами видные московские артисты, приехвашие в Краснодар из голодной Москвы. Руководил студией Розен-Санин, впоследствии народный артист республики.

И вот на занятиях по драматургии к нам пришли два человека, чтобы вести совместно занятия. Это был уже несколько известный в Краснодаре поэт Маршак Самуил Яковлевич и никому неизвестная Дмитриева Елизавета Ивановна. Никто из нас и не подозревал, что это поэтесса Черубина де Габриак (впрочем, вероятно, никому из нас не была известна такая поэтесса).

Наша драматургическая студия занималась чтением и разбором произведений греческих трагиков.

Сейчас я могу, конечно, через столько лет подробно рассказать о тех занятиях. Что касается Черубины (де Габриак), то могу сказать об основном впечатлении. Бросалась в глаза ее исключительная внимательность, добросердечие и скромность. Ни малейшего фантазерства, высокопарности фальши. Исключительная простота и отзывачивость. Такой я ее знал в следующие годы знакомства.

В этот период и Черубине (де Габриак), и Маршаку пришлось пережить некоторые волнения. Дело в том, что летом 20-го года Врангель высадил на Кубань десант под командованием генерала Улагая. Десант был неожидан и стремительно, в несколько дней, прорвался к сердцу Кубани Краснодару. Десант подошел почти на 30 километров. В Краснодаре происходила страшная паника. Была объявлена двухчасовая экакуация. Эвакуироваться должны были все, кому угрожала рассправа от ворвавшегося врага. Конечно, Черубине (де Габриак) и Маршаку тоже угрожала опасность. В студии объявили, чтобы красноармейцы вернулись в свои воинские части. Но Улагай был отбит от Краснодара, и непосредственная опасность миновала.

Однако я уже вернулся в 6-ую роту первого стрелкого полка 9-ой Армии. Шестая роты вошла в группу, которая была посажена на несколько барж и пароходиков и поплыла вниз по Кубани в тыл врага.. В этой группе находился Дмитрий Фурманов, будущий известный писатель. Он был тогда комиссаром 9-ой Армии. Это был опасный поход, так как, если бы враг обнаружил нас, плывущих беспомощнл по реке, то легко бы перестрелял нас с берега.

После того, как врангелевцы были выброшены с Кубани, я опять вернулся в студию. Но вскоре мои занятия прекратились, так как я заболел тифом, после чего на несколько месяцев вернулся в Новороссийск.

С Черубиной (де Габриак) я встречался в 1921-м, а потом в 1922 году.

Драматическая студия через год была закрыта. В это время клуб «Красная звезда» был преобразован в детский театр. Черубина де Габриак и Маршак стали работать в этом театре, писать совместно пьесы для детей. Они выпустили в Краснодаре сборник этих пьес. Собственно, с этого времени Маршак и переключился на детскую литературу. До этого он писал стихи, но ничего относящегося к детской литературе, не имел.

К этому времени относится и очень важное для Черубины знакомство. В Новороссийске жил преподаватель истории, ученик Ключевского Евгений Яковлевич Архиппов (он упорно настаивал на двух «п» в своей фамилии). Это был выдающийся литературовед, самый крупный, безусловно, знаток русского символизма. Когда он узнал о пребывании в Краснодаре Елизаветы Дмитриевой, он сказал, что это же и есть поэтесса Черубина де Габриак, которая в 1909 и 1910 годах наделала большой шум в журнале «Апполон». И этот шум был вызван в основном, конечно, не загадочной историей с псевдонимом Черубина де Габриак, а с тем, что стихи действительно были замечательны.

Архиппов подробно говорил о ее творчестве, считал выдающимся поэтом. Интересно сравнить, насколько Архиппов был более осведомлен о русских поэтах, чем Эренбург, который через много лет громогласно заявил, что никакой Черубины де Габриак не было, что это мистификация Максимилиана Волошина, который сам писал эти стихи.

Архиппов, узнав о Черубине в Краснодаре, написал ей письмо. После этого установилась очень серьезная переписка между ними, которая продолжалась до самой смерти Черубины. Черубина посылала Архиппову свои новые стихи, она присалал Архиппову свою интереснейную и трогательную автобиографию. Интереснейшие письма она просила уничтожить после своей смерти. Мне известно, что письма и после смерти Архиппова не были уничтожены. Но мне не удалось их достать.Очень, конечно, важно, если они найдутся.

Черубина в нескольких своих стихах лично обращается к Евгению Яковлевичу. Так, например, в стихотворении 1925 года:

Евгению Архиппову. Опять, как в письме, повторяю я то же, Звучаещее в сердце моем, Что в гибких стихах, в переливной их дрожи Я виду Хрусталь с серебром...

У Евгения Яковлевича тоже были стихотворения, посвященные Черубине. Например, стихотворение 1922-го года:

Твое лицо теперь закрыто для меня Через незримые истлевшие пространства, Как запланетная стрела штейнерианства, возник разрез подземного огня.

В Краснодаре в 1921 и 1922 годах я жил неподалеку от Черубины (это была улица Гоголя) и довольно часто встречался с ней. Конечно, более чем через 60 лет трудно вспоминать об этих встречах. Но помню, например, некоторые ее взгляды о писателях-пoэтах. Брюсова Черубина категорически не любила. Ценила очень Андрея Белого, Иннокентия Анненского, Вячеслава Иванова, Блока. Очень ценила Максимилиана Волошина.

Интересно, что об Анне Ахматовой Черубина сказала, что «иногда ее любит», только иногда. Из бесед с Черубиной, а также по другим сведениям открывается очень интересная история отношений Черубины с Николаем Гумилевым. Конечно, Черубина была человеком довольно скрытным и не болтливым, так что об этом можнл узнать было только по намекам и от других. Но в своих стихах Черубина говорит об отношениях с Гумилевым очень откровенно. Правда, в стихах Черубина называет Гумилева Анатолием Грантом (почему именно Грантом, не могу сказать). Известно, что между Гумилевым и Волошиным была дуэль. Об этой дуэли ходит много всяких выдумок и россказней.

Максимилиан Волошин лично рассказывал Евгению Архиппову о дуэли с Гумилевым. Дуэль действительно была. Волошин оскорбил Гумилева. Причиной были какие-то не вполне корректные высказывания Гумилева о Черубине. Волошин рассказывал, что Гумилев выстрелил вверх. Он, конечно, мог бы убить Волошина, так как был прекрасный стрелок. Сам Волошин говорит, что очень боялся, как бы не попасть нечаянно в противника, так как он впервые в жизни держал в руках пистолет.

Черубина в своих стихах очень много говорит о своих отношениях с Гумилевым.

С Гумилевым Черубина встречалась в 1907 и 1909 годах. Они встречались с ним в Париже и в Петербурге. В стихах Черубина говорит о глубоком, серьезном чувстве, бывшем между ними:

Слаще вина и меда был нашей встречи час.

Но потом произошел разрыв, в котором Черубина видит вину и свою, и Гумилева:

Как я тебя обижала, Как ты поверить мог. .................... Было сказано слово неверно... .................... Зачем же были так грубы слова обо мне.

Это взято из стихотворения, обращенного к Анатолию Гранту. Повторяю, что Анатолий Грант — это Николай Гумилев. Написано в 1925 году и в автографе прислано Архиппову.

В этих стихотворениях, написанных после смерти Гумилева, Черубина с большой теплотой и сердечностью вспоминает о встречах с Гумилевым, говорит, что в ее памяти и сердце осталось только хорошее, горько скорбит о его гибели.

В стихотворении «Памяти Анатолия Гранта», написанном в 1921 году также в память о 25 августа, дне смерти Гумилева, Черубина говорит:

Разошлись... Не пришлось мне у гробы помолиться о вечном пути, но я верю — ни гордость, ни злоба не мешали тебе отойти.

В это время вышла книжечка Вячеслава Иванова и Ми/.../ Гершензона «Переписка из двух углов». Мне удалось достать эту книгу, и, зная, что Черубине близок В. Иванов, я подарил ей ее. В благодарность за это она подарила мне вышедшую тогда книжечку Андрея Белого «Кризис мысли». В Ленинграде весной 1923 года, будучи членом «Вольфилы» (Вольно-философская ассоциация), я сделал доклад об Андрее Белом по теме этой книги. Андрей Белый тоже состоял членом «Вольфилы», но в это время находился за границей. В том же году (1923) «Вольфила» была закрыта.

Живя в Краснодаре, Черубина приблизилак себе несколько человек, работавших в области поэзии. Это был Волькенштейн Федор Акимович, человек уже немолодой, довольно изветсный до революции адвокат. Стихи он писал грамотные, но слишком в духе XIX века. Близки были к Черубине две девушки-поэтессы — Елена Бекштрем и Евгения Николаева. Бекштрем писала стихи уже довольно неплохие. Но, несовмненно, значительный интерес представлял собой Евгения Николаева. Ей было в 1921 году приблизительно 24 года. Черубина была высокого мнения о ее таланте. Она дала ей приблизительно такой совет: «Вы раз и навсегда решите, что Вы поэт, Настоящий поэт. И больше об этом не думайте.»

Стихи Николаевой были своеобразные и культурные. Приблизительно в 1924-1925 годах я встретил в одном из толстых журналов Москвы ее стихотворение. Оно было сильное, но упадническое по настроению, что характерно для нее. Какова была дальнейшая судьба Николаевой, я не знаю.

Из тех времен вспоминается мне еще одна девушка — Ирина Валерьянова Карнаухова. Она не писала стихи, но работала в области фольклора и даже выступала на публичных вечерах в Краснодаре с чтением народных сказок. Уже после Отечественной войны я встретил ее имя как автора переработки для детей былины об Илье Муромце. Я упоминаю о ней потому, что Черубина очень хорошо, с большой теплотой относилась к ней.

В 1922 году Черубина выехала в Петроград. Помню, приблизительно в 1924 году в Ленинградском институте истории искусств хотели провести вечер, посвященный творчеству Черубины. Черубина категорически возражала и добилась, чтобы этот вечер не состоялся.

Живя в Ленинграде, Черубина серьезно заболела, ожидая смерти, находилась в очень тяжелом душевном состоянии.

Повторяю, что Черубина все время была духовно близка Евгению Архиппову, посылала ему письма, посылала свои стихи. Стихи Черубина писала не очень часто, но непрерывно. И творчество ее достигало все больших и больших высот.

Содержание поэзии ее было серьезное и очень сложное (может быть, поэтому она Анну Ахматову любила только иногда). Евгений Архиппов написал о Черубине работу. Называется она «Венцы и лики Черубины». Видимо, он подчеркивал многообразие и сложность поэзии Черубины. Это, несомненно, интереснейший документ о Черубине. Мне не удалось ни достать, ни прочитать эту работу. Будет, конечно, очень радостно, если эта работа найдется.

Хочется в заключение вспомнить последние строки из стихотворения, посвященного Николаю Гумилеву, написанные в 1921 году и в память о 25 августа 1921 года — гибели Гумилева.

И откроются очи для света. В небесах он совсем голубой. И звезда твоя — имя поэта неоступно и верно с тобой.

В этих строках звучит поистине пророческое.

Евгений Яковлевич Архиппов говорил с возмущением о том, что когда Черубина посылала в журналы символистов свои стихи, подписанные Дмитриевой, то есть ее подлинной фамилией, стихи ей возвращали. Только когда редакцию «Апполона» заинтересовал таинственный псевдоним Черубина де Габриак, стихи начали в 1909 и 1910 годах печатать в «Апполоне». Архиппов вспоминал, что Иннокентию Анненскому тоже пришлось столкнуться вначале с недоброжелательным отношением. Он посылал стихи в журналы, и ему из возвращали. В литературных кругах считали (полагали), что есть один Анненский — замечательный переводчик древнегреческих трагедий, второй — литературный критик, а третий — вот этот неизвестный поэт. Только в последние годы Анненский стал известен и как поэт, а его главная книга стихов — «Кипарисовый ларец» — была напечатана только после смерти поэта. Архиппов говорил с горечью, что ни одного стихотворения нельзя было возвращать такому замечательному поэту как Иннокентий Анненский. Мы-то это прекрасно теперь знаем.

Нельзя было, конечно, не печатать стихотворения и Елизаветы Дмитриевой — замечательного поэта Черубины де Габриак.

Стихи Черубины стоят на очень высоком поэтическом уровне. Ее язык как будто совсем простой, но вместе с тем имеет какую-то своеобразную выразительность. Вот, например, из венка ее полусонетов «Золотая ветвь»:

Средь звездных рун, в их знаках и названьях хранят свой бред усталые века, и шелестят о счастье и страданьях все лепестки небесного венка.

Кроме слова «руны» (древнейшие письмена на камнях и оружии у скандинавов), остальные слова совсем обыкновенные, простые, но они у Черубины приобретают какое-то новое, углубленное значение, а не только простую информацию. А ведь это новая значимость, углубленность слова м является тайной подлинной поэзии, отличающей ее от прозаической речи.

(источник — сайт «Черубина де Габриак».)