Новые материалы, а также переоценка материалов уже известных,
легли в основу этой книги.
Новые источники — это записи моих личных встреч и бесед с
очевидцами последних лет Марины Цветаевой; это материалы частных
архивов (в том числе наших соотечественников за рубежом), а также
материалы архивов государственных.
Что касается последних, то больше многого другого мне необходим
был важнейший из документов, прямо относящийся к 1939-1941 годам, о
которых я здесь пишу: дневник сына Цветаевой Георгия Эфрона. Дневник,
который он педантично вел в Москве и в Елабуге. Документ хранится в
Российском Государственном архиве литературы и искусства в Москве.
Увы! Только отдельные записи из этого дневника оказались для меня
доступны, — и я отлично понимаю, что это обстоятельство непременно
заставит в будущем не просто дополнить, но многое и исправить в
повествовании, которое я предлагаю теперь вниманию читателя.
Много плодотворнее оказалась работа в другом государственном
хранилище: архиве КГБ (буду называть по-старому это учреждение,
которое столь часто в последние годы меняет свое название). Благодаря
помощи Анастасии Ивановны Цветаевой, Софьи Николаевны Клепининой-Львовой
и Александра Эммануиловича Литауэра появилась возможность
познакомиться со следственными делами не только мужа и дочери
Цветаевой, но и людей, в окружении которых Марина Ивановна оказалась
сразу после возвращения на родину.
То обстоятельство, что мне удалось прочесть не одно-два, а
несколько «дел», серьезно облегчило их изучение. Их сравнение и
сопоставление, повторяющиеся конкретные детали и особенно очные
ставки, где стенографистка (а не следователь!) записывает
неотредактированные реакции и реплики; множество неожиданных сведений
(в особенности на первых допросах, когда от подследственного, как
правило, требуют рассказа о себе самом), — оказались источником,
крайне ценным для задач биографа.
Эти толстые тома переплетенных протоколов и других материалов,
связанных уже с судом и реабилитацией... Открывать их было страшно.
Слишком недавно все это происходило. Все-таки это не
девятнадцатый век. Поискать — - так и тех следователей еще, пожалуй,
найти можно, и методы, коими велось в те годы дознание, не так давно
ушли в небытие. Эти светло-коричневые тома, похожие один на другой,
эти пожелтевшие страницы (внизу каждой — чернильная подпись
допрашиваемого, — и как же отличаются они одна от другой!)...
Открываешь — и кровь проступает сквозь отпечатанные на машинке слова.
Кажется, это звучит почти надрывно. В самом деле, бесстрастия,
столь ценимого обычно у исследователя, мне действительно не достает.
Но повторяю любимый девиз Цветаевой: «Laissez dire!» — пусть говорят,
что угодно. Не ради хвалы или хулы я бралась за перо.
Однако другой вопрос может задать мне непредубежденный читатель:
насколько необходимо нам знать все это для восстановления последних
лет жизни великого поэта? Не слишком ли увлекся автор историей
арестов и допросов? Оправдан ли его интерес к фигурам каких-то
оперуполномоченных? Не слишком ли сгущена атмосфера всеобщего страха,
заставлявшая, к примеру, маленьких чиновников далекой Елабуги
отказывать в просьбе, едва бросив взгляд на цветаевский паспорт?
Нет, автор не увлекся модной темой. Эта модность, если хотите,
как раз смущала, да и сейчас еще явственно мне мешает.
Однако на другой чаше весов — долг. Как я его понимаю. Долг перед
судьбой поэта, которого я люблю, человека и женщины, которой я
восхищаюсь. И этот долг заставляет все неудобные ощущения решительно
отвести в некий подстрочник.
Ибо, вернувшись на родину, Марина Цветаева разделила судьбу
многих замечательных своих современников. Липкие сети Лубянки
стреножили ее с первых же шагов по родной земле. Игнорировать их,
когда появилась, наконец, возможность узнать правду, — чего же
ради?..
Судьба Цветаевой впитала все трагедийное напряжение нашей эпохи с
тем большей силой, что то была судьба поэта. То есть человека,
которого стихии (природы и времени) сотрясают сильнее, чем кого бы то
ни было.
Как самое высокое дерево притягивает к себе в грозу удары молнии
— с той же закономерностью погибла в лихую годину своей страны Марина
Цветаева.
Петербург, 1995 г.
Ирма Кудрова