* * *

Звезда над люлькой — и звезда над гробом!
А посредине — голубым сугробом — 
Большая жизнь. — Хоть я тебе и мать,
Мне больше нечего тебе сказать,
Звезда моя!..

4 января 1920. Кунцево — Госпиталь


* * *

Дитя разгула и разлуки,
Ко всем протягиваю руки.

Тяну, ресницами плеща,
Всех юношей за край плаща.

Но голос: — Мариула, в путь!
И всех отталкиваю в грудь,

Январь 1920


* * *

Править тройкой и гитарой
Это значит: каждой бабой
Править, это значит: старой
Брагой по башкам кружить'
Раскрасавчик! Полукровка!
Кем крещен? В какой купели?
Все цыганские метели
Оттопырили поддевку
Вашу, бравый гитарист!
Эх, боюсь — уложат влежку
Ваши струны да ухабы!
Бог с тобой, ямщик Сережка!
Мы с Россией — тоже бабы!

(Начало января 1920)


* * *

У первой бабки — четыре сына,
Четыре сына — одна лучина,

Кожух овчинный, мешок пеньки, — 
Четыре сына — да две руки!

Как ни навалишь им чашку — чисто!
Чай, не барчата! — Семинаристы'

А у другой — по иному трахту! — 
У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот — смеется у камелька:
"Сто богомольцев — одна рука!"

И зацелованными руками
Чудит над клавишами, щелками...

=========

Обеим бабкам я вышла — внучка:
Чернорабочий — и белоручка!

Январь 1920


* * *

Я эту книгу поручаю ветру
И встречным журавлям.
Давным — давно — перекричать разлуку — 
Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,
Кидаю в вихрь войн.
Пусть странствует она — свечой под праздник -
Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,
До милых донеси,
Что еженощно я во сне свершаю
Путь — с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920


* * *

Доброй ночи чужестранцу в новой келье!
Пусть привидится ему на новоселье
Старый мир гербов и эполет.
Вольное, высокое веселье
Нас — что были, нас — которых нет!

Камердинер расстилает плед.
Пунш пылает. — В памяти балет
Розовой взметается метелью.

Сколько лепестков в ней — столько лет
Роскоши, разгула и безделья
Вам желаю, чужестранец и сосед!

Начало марта 1920


ПСИХЕЯ

Пунш и полночь. Пунш — и Пушкин,
Пунш — и пенковая трубка
Пышущая. Пунш — и лепет
Бальных башмачков по хриплым
Половицам. И — как призрак — 
В полукруге арки — птицей — 
Бабочкой ночной — Психея!
Шепот: "Вы еще не спите?
Я — проститься..." Взор потуплен.
(Может быть, прощенья просит
За грядущие проказы
Этой ночи?) Каждый пальчик
Ручек, павших Вам на плечи,
Каждый перл на шейке плавной
По сто раз перецелован.
И на цыпочках — как пери! — 
Пируэтом — привиденьем — 
Выпорхнула.
           Пунш — и полночь.
Вновь впорхнула: "Что за память!
Позабыла опахало!
Опоздаю... В первой паре
Полонеза..."
            Плащ накинув
На одно плечо — покорно — 
Под руку поэт — Психею
По трепещущим ступенькам
Провожает. Лапки в плед ей
Сам укутал, волчью полость
Сам запахивает... — "С Богом!"
                         
                       А Психея,
К спутнице припав — слепому
Пугалу в чепце — трепещет:
Не прожег ли ей перчатку
Пылкий поцелуй арапа...

==========

Пунш и полночь. Пунш и пепла
Ниспаденье на персидский
Палевый халат — и платья
Бального пустая пена
В пыльном зеркале...

Начало марта 1920


* * *

Малиновый и бирюзовый
Халат — и перстень талисманный
На пальце — и такой туманный
В веках теряющийся взгляд,

Влачащийся за каждым валом
Из розовой хрустальной трубки.
А рядом — распластавши юбки,
Как роза распускает цвет — 

Под полами его халата,
Припав к плечам его, как змеи,
Две — с ожерельями на шее — 
Над шахматами клонят лоб.

Одна — малиновой полою
Прикрылась, эта — бирюзовой.
Глаза опущены. — Ни слова. — 
Ресницами ведется спор.

И только челночков узорных
Носок — порой, как хвост змеиный,
Шевелится из — под павлиньей
Широкой юбки игроков.

А тот — игры упорной ставка — 
Дымит себе с улыбкой детской.
И месяц, как кинжал турецкий,
Коварствует в окно дворца.

19 марта 1920


* * *

Она подкрадётся неслышно — 
Как полночь в дремучем лесу.
Я знаю: в передничке пышном
Я голубя Вам принесу.

Так: встану в дверях — и ни с места!
Свинцовыми гирями — стыд.
Но птице в переднике — тесно,
И птица — сама полетит!

19 марта 1920


СТАРИННОЕ БЛАГОГОВЕНЬЕ

Двух нежных рук оттолкновенье — 
В ответ на ангельские плутни.
У нежных ног отдохновенье,
Перебирая струны лютни.

Где звонкий говорок бассейна,
В цветочной чаше откровенье,
Где перед робостью весенней
Старинное благоговенье?

Окно, светящееся долго,
И гаснущий фонарь дорожный...
Вздох торжествующего долга
Где непреложное: "не можно"...

В последний раз — из мглы осенней — 
Любезной ручки мановенье...
Где перед крепостью кисейной
Старинное благоговенье?

Он пишет кратко — и не часто...
Она, Психеи бестелесней,
Читает стих Экклезиаста
И не читает Песни Песней.

А песнь все та же, без сомненья,
Но, — в Боге все мое именье — 
Где перед Библией семейной
Старинное благоговенье?

Между 19 марта и 2 апреля 1920


* * *

Та ж молодость, и те же дыры,
И те же ночи у костра...
Моя божественная лира
С твоей гитарою — сестра.

Нам дар один на долю выпал:
Кружить по душам, как метель.
 — Грабительница душ! — Сей титул
И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,
Знай: не одна в тумане дней
Цыганским варевом разлуки
Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый
Глядишь с томлением в крови, — 
Знай, что еще одна. .. — Что сестры
В великой низости любви.

(Март 1920)


* * *

Люблю ли вас?
Задумалась.
Глаза большие сделались.

В лесах — река,
В кудрях — рука
 — Упрямая — запуталась.

Любовь. — Старо.
Грызу перо.
Темно, — а свечку лень зажечь.


Быть — повести!
На то ведь и
Поэтом — в мир рождаешься!

На час дала,
Назад взяла.
(Уже перо летит в потемках!)

Так. Справимся.
Знак равенства
Между любовь — и Бог с тобой.

Что страсть? — Старо.
Вот страсть! — Перо!
 — Вдруг — розовая роща — в дом!

Есть запахи — 
Как заповедь...
Лоб уронила на руки.

Вербное воскресенье
22 марта 1920


* * *

От семи и до семи
Мы справляли новоселье.
Высоко было веселье — 
От семи и до семи!

Между юными людьми
 — С глазу на глаз — в темной келье
Что бывает? ( — Не томи!
Лучше душу отними!)

Нет! — Подобного бесчинства
Не творили мы (не поздно — 
Сотворить!) — В сердцах — единство,
Ну а руки были розно!

Двух голов над колыбелью
Избежал — убереглась! — 
Только хлебом — не постелью
В полночь дружную делясь.

Еженощная повинность,
Бог с тобою, рай условный!
Нет — да здравствует невинность
Ночи — все равно любовной!

В той же келье новоселье — 
От семи и до семи
Без "......" и "обними", — 
Благонравное веселье
От семи и до семи!

Март 1920


* * *

"Я страшно нищ, Вы так бедны,
Так одинок и так один.
Так оба проданы за грош.
Так хороши — и так хорош...

Но нету у меня жезла..."
 — Запиской печку разожгла...

Вербное воскресенье 1920


* * *

На царевича похож он.
 — Чем? — Да чересчур хорош он:
На простого не похож.

Семилетняя сболтнула,
А большая — вслед вздохнула.
Дуры обе. — Да и где ж

Ждать ума от светлоглазых?
Обе начитались сказок, — 
Ночь от дня не отличат.

А царевичу в поддевке
Вот совет наш: по головке
Семилетнюю погладь.

Раз за дочку, раз за мать.
.  .  .  .  .  .  .  .  .
Впрочем, можно и однажды.

Март 1920


* * *

Буду жалеть, умирая, цыганские песни,
Буду жалеть, умирая ...............перстни,
Дым папиросный — бессонницу — легкую стаю
Строк под рукой.

Бедных писаний своих Вавилонскую башню,
Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик.
Дым папиросный — бессонницу — легкую смуту
Лбов под рукой.

3-й день Пасхи 1920


БАЛЛАДА О ПРОХОДИМКЕ

Когда малюткою была
 — Шальной девчонкой полуголой — 
Не липла — Господу хвала! — 
Я к материнскому подолу.

Нет, — через пни и частоколы — 
Сады ломать! — Коней ковать! — 
А по ночам — в чужие села:
 — "Пустите переночевать!"

Расту — прямая как стрела.
Однажды — день клонился долу — 
Под дубом — черный, как смола — 
Бродячий музыкант с виолой.

Спят ....... спят цветы и пчелы...
Ну словом — как сие назвать?
Я женский стыд переборола:
 — "Пустите переночевать!"

Мои бессонные дела!
Кто не спрягал со мной глаголу:
......? кого-то не звала
В опустошительную школу?

Ах, чуть закутаешься в полы
Плаща — прощайте, рвань и знать!
Как по лбу — молотом тяжелым:
 — "Пустите переночевать!"

Посылка:

Вы, Ангелы вокруг Престола,
И ты, младенческая Мать!
Я так устала быть веселой, — 
Пустите переночевать!

2 апреля 1920


ПАМЯТИ Г. ГЕЙНЕ

Хочешь не хочешь — дам тебе знак!
Спор наш не кончен — а только начат!
В нынешней жизни — выпало так:
Мальчик поет, а девчонка плачет.

В будущей жизни — любо глядеть! — 
Ты будешь плакать, я буду — петь!

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
 — Красная юбка
В черных сердцах!

Красною юбкой — в небо пылю!
Честь молодую — ковром подстелешь.
Как с мотыльками тебя делю — 
Так с моряками меня поделишь!

Красная юбка? — Как бы не так!
Огненный парус! — Красный маяк!

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!

Слушай приметы: бела как мел,
И не смеюсь, а губами движу.
А чтобы — как увидал — сгорел! — 
Не позабудь, что приду я — рыжей.

Рыжей, как этот кленовый лист,
Рыжей, как тот, что в лесах повис.

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!

(Начало апреля 1920)


* * *

А следующий раз — глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю,
                           свой слух дарю. 

Ведь все равно — что говорят — не понимаю.
Ведь все равно — кто разберет? — что говорю.

Бог упаси меня — опять Коринной
В сей край придти, где люди тверже льдов,
                            а льдины — скал.

Глухонемою — и с такою длинной — 
 — Вот — до полу — косой, чтоб не узнал!

7 апреля 1920


* * *

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую — 
Две головки мне дарованы.

Но обеими — зажатыми — 
Яростными — как могла! — 
Старшую у тьмы выхватывая — 
Младшей не уберегла.

Две руки — ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.

Светлая — на шейке тоненькой — 
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920


СЫН

Так, левою рукой упершись в талью,
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью,
Не улыбается твой рот.

Краснее губы и чернее брови
Встречаются, но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну — под ножницами пасть.

Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь — как струна! Славянской скуки
Ни тени — в красоте твоей.

Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!

Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,
Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет — мой сын.

Пасхальная неделя 1920


ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ



Ты пишешь перстом на песке,
А я подошла и читаю.
Уже седина на виске.
Моя голова — золотая.

Как будто в песчаный сугроб
Глаза мне зарыли живые.
Так дети сияющий лоб
Над Библией клонят впервые.

Уж лучше мне камень толочь!
Нет, горлинкой к воронам в стаю!
Над каждой песчинкою — ночь.
А я все стою и читаю.



Ты пишешь перстом на песке,
А я твоя горлинка, Равви!
Я первенец твой на листке
Твоих поминаний и здравий.

Звеню побрякушками бус,
Чтоб ты оглянулся — не слышишь!
О Равви, о Равви, боюсь — 
Читаю не то, что ты пишешь!

А сумрак крадется, как тать,
Как черная рать роковая.
Ты знаешь — чтоб лучше читать — 
О Равви — глаза закрываю...

Ты пишешь перстом на песке...

Москва, Пасха 1920




Не любовницей — любимицей
Я пришла на землю нежную.
От рыданий не подымется
Грудь мальчишая моя.

Оттого — то так и нежно мне — 
Не вздыхаючи, не млеючи — 
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.

Если я к руке опущенной
Ртом прильну — не вздумай хмуриться!
Любованье — хлеб насущный мой:
Я молитву говорю.

Всех кудрей златых — дороже мне
Нежный иней индевеющий
Над малиновой скамеечкой
У подножья твоего.

Головой в колени добрые
Утыкаючись — все думаю:
Все ли — до последней — собраны
Розы для тебя в саду?

Но в одном клянусь: обобраны
Все — до одного! — царевичи — 
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.

А покамест песни пела я,
Ты уснул — и вот блаженствую:
Самое святое дело мне — 
Сонные глаза стеречь!

 — Если б знал ты, как божественно
Мне дышать — дохнуть не смеючи — 
На малиновой скамеечке
У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920


(Н. Н. В.)
         "Не позволяй страстям своим
         переступать порог воли твоей.
        — Но Аллах мудрее..."

                      (Тысяча и одна ночь)



Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами...
Душа, как камень, в воду брошенный
Всё расширяющимися кругами...

Та глубока — вода, и та темна — вода...
Душа на все века — схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!

27 апреля 1920




Целому морю — нужно все небо,
Целому сердцу — нужен весь Бог.

27 апреля 1920




    "То — вопреки всему — Англия..."

Пахнуло Англией — и морем — 
И доблестью. — Суров и статен.
 —  Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате


Смеется в час великой бури,
Наедине с господним гневом.
В блаженной, обезьяньей дури
Пляша над пенящимся зевом.

Упорны эти руки, — прочен
Канат, — привык к морской метели!
И сердце доблестно, — а впрочем,
Не всем же умирать в постели!

И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув — на самой мачте — с краю — 
Над разверзающейся бездной
 — Смеясь! — ресницы опускаю...

27 апреля 1920




Времени у нас часок.
Дальше — вечность друг без друга!
А в песочнице — песок — 
Утечет!

Что меня к тебе влечет — 
Вовсе не троя заслуга!
Просто страх, что роза щек — 
Отцветет.

Ты на солнечных часах
Монастырских — вызнал время?
На небесных на весах — 
Взвесил — час?

Для созвездий и для нас — 
Тот же час — один — над всеми.
Не хочу, чтобы зачах — 
Этот час!

Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час — на
Всю любовь.

Мой весь грех, моя — вся кара.
И обоих нас — укроет — 
Песок.



       "я в темноте ничего не чувствую:
       что рука — что доска"."


Да, друг невиданный, неслыханный
С тобой. — Фонарик потуши!
Я знаю все ходы и выходы
В тюремной крепости души.

Вся стража — розами увенчана:
Слепая, шалая толпа!
 —  Всех ослепила — ибо женщина,
Всё вижу — ибо я слепа.

Закрой глаза и не оспаривай
Руки в руке. — Упал засов. — 
Нет — то не туча и не зарево!
То конь мой, ждущий седоков!

Мужайся: я твой щит и мужество!
Я — страсть твоя, как в оны дни!
А если голова закружится,
На небо звездное взгляни!




    — "А впрочем. Вы ведь никогда
      не ходите мимо моего дому..."

Мой путь не лежит мимо дому — твоего.
Мой путь не лежит мимо дому — ничьего.

А всё же с пути сбиваюсь,
(Особо весной!)
А всё же по людям маюсь,
Как пес под луной.

Желанная всюду гостья!
Всем спать не даю!
Я с дедом играю в кости,
А с внуком — пою.

Ко мне не ревнуют жены:
Я — голос и взгляд.
И мне не один влюбленный
Не вывел палат.

Смешно от щедрот незваных
Мне ваших, купцы!
Сама воздвигаю за ночь — 
Мосты и дворцы.

(А что говорю, не слушай!
Всё мелет — бабье!)
Сама поутру разрушу
Творенье свое.

Хоромы — как сноп соломы — ничего!
Мой путь не лежит мимо дому — твоего.

27 апреля 1920




Глаза участливой соседки
И ровные шаги старушьи.
В руках, свисающих как ветки — 
Божественное равнодушье.

А юноша греметь с трибуны
Устал. — Все молнии иссякли. — 
Лишь изредка на лоб мой юный
Слова — тяжелые, как капли.

Луна как рубище льняное
Вдоль членов, кажущихся дымом.
 — Как хорошо мне под луною — 
С нелюбящим и нелюбимым.

29 апреля 1920




     "День — для работы, вечер — для беседы,
     а ночью нужно спать."

Нет, легче жизнь отдать, чем час
Сего блаженного тумана!
Ты мне велишь — единственный приказ! — 
И засыпать и просыпаться — рано.

Пожалуй, что и снов нельзя
Мне видеть, как глаза закрою.
Не проще ли тогда — глаза
Закрыть мне собственной рукою?

Но я боюсь, что все ж не будут спать
Глаза в гробу — мертвецким сном законным.
Оставь меня. И отпусти опять:
Совенка — в ночь, бессонную — к бессонным.

14 мая 1920




В мешок и в воду — подвиг доблестный!
Любить немножко — грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.

Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям — все прихоти прощаются,
Как гиацинту — завитки.

Грех над церковкой златоглавою
Кружить — и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!

Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты — вот так же истово
Клонился над моей душой!

14 мая 1929




На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты — каменный, а я пою,
Ты — памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности — ничтожен.
Но птица я — и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920




Когда отталкивают в грудь,
Ты на ноги надейся — встанут!
Стучись опять к кому-нибудь,
Чтоб снова вечер был обманут.

............. с канатной вышины
Швыряй им жемчуга и розы.
...... друзьям твоим нужны — 
Стихи, а не простые слезы.

16 мая 1920




Сказавший всем страстям: Прости — 
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
"Дурная страсть!"

В руках, тебе несущих есть,
Читаешь — лесть.
И смех мой — ревность всех сердец! — 
Как прокаженных бубенец — 
Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь — чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне — до тьмы в очах! — 
Что не было в твоих стадах
Черней — овцы.

Есть остров — благостью Отца, — 
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух — 
Вдоль каждой изгороди. — Да. — 
Есть в мире — черные стада.
Другой пастух.

17 мая 1920




Да, вздохов обо мне — край непочатый!
А может быть — мне легче быть проклятой!
А может быть — цыганские заплаты — 
Смиренные — мои

Не меньше, чем несмешанное злато,
Чем белизной пылающие латы
Пред ликом судии.

Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната,
Долг плясуна — забыть, что знал когда — то
Иное вещество,

Чем воздух — под ногой своей крылатой!
Оставь его. Он — как и ты — глашатай
Господа своего.

17 мая 1920




Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной — не черни
Галчонка — белизной.

А впрочем — что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь — белей тебя!

17 мая 1920




       "Я не хочу — не могу — 
         и не умею Вас обидеть."

Так из дому, гонимая тоской,
 —  Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью — позабыть! — Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.

О вспененный высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!

Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг — 
Твои глаза! — Все руки по иконам — 
Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!

И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.

Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. — Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом...
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.

И пятилетний, прожевав пшено:
 —  "Без Вас нам скучно, а с тобой смешно"...

Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон — слова: "Боюсь, под корень рубит — 
Поляк... Ну что? — Ну как? — Нет новостей?"
 — "Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!"

И, репликою мужа изумив,
Иду к жене — внимать, как друг ревнив.

Стихи — цветы — (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках — целая вьюга!
Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу

Дурную память загонять в конец, — 
Чтоб только не очнуться, наконец!

Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы — ....... длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы — 
Чтоб, наконец, у своего порога

Остановиться, дух переводя...
 — И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя!

17 — 19 мая 1920




Восхищенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.

И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться — лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.

17 — 19 мая 1920




Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что — невинна.


Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем.

Пересмотрите всё мое добро,
Скажите — или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке — лишь горстка пепла!

И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.



Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.

Что ни одна до самых недр — мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, — малы мои слова! — 
Как мало мне позорного столба!

Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами
С другим в руке — окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя...
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.

Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена — березкой на лугу

Сей столб встает мне, и не рокот толп — 
То голуби воркуют утром рано...
И всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам — за красный нимб Руана!



Ты этого хотел. —  Так. — Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.

В грудь оттолкнувшую — к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал — тишину.

И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
 — Мое дитя становится послушным!

Не первый день, а многие века
Уже тяну тебя к груди, рука

Монашеская — хладная до жара! — 
Рука — о Элоиза! — Абеляра.

В гром кафедральный — дабы насмерть бит
Ты, белой молнией взлетевший бич!

19 мая 1920, Канун Вознесения




Сей рукой, о коей мореходы
Протрубили на сто солнц окрест,
Сей рукой, в ночах ковавшей — оды,
Как неграмотная ставлю — крест.

Если ж мало, — наперед согласна!
Обе их на плаху, чтоб в ночи
Хлынувщим — веселым валом красным
Затопить чернильные ручьи!

20 мая 1920




И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется — возмездье
За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру,
 — Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных — 
Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям
Была — как снег, что здесь, под левой грудью
Вечный апофеоз!

Что с глазу на глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!

20 мая 1920




Не так уж подло и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.

И, удивленно подымая брови,
Увидишь ты, что зря меня чернил:
Что я писала — чернотою крови,
Не пурпуром чернил.




Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти — 
Тем гроб и надгробные плиты...
 — В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? — 
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена — 
Высокая пена морская!

23 мая 1920




Возьмите всё, мне ничего не надо.
И вывезите в..................................
Как за решетку розового сада
Когда — то Бог — своей рукою — ту.

Возьмите все, чего не покупала:
Вот .................. и....... и тетрадь.
Я все равно — с такой горы упала,
Что никогда мне жизни не собрать!

Да, в этот час мне жаль, что так бесславно
Я прожила, в таком глубоком сне, — 
Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву,
Благое дело сотворите мне.

И вместо той — как ......................
Как рокот площадных вселенских волн — 
Вам маленькая слава будет — эта:
Что из — за Вас ...... — новый холм.

23 мая 1920




СМЕРТЬ ТАНЦОВЩИЦЫ

Вижу комнату парадную,
Белизну и блеск шелков.
Через всё — тропу громадную
 — Черную — к тебе, альков.

В головах — доспехи бранные
Вижу: веер и канат.
 — И глаза твои стеклянные,
Отражавшие закат.

24 мая 1920




Я не танцую, — без моей вины
Пошло волнами розовое платье.
Но вот обеими руками вдруг
Перехитрён, накрыт и пойман — ветер.

Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен,
Чуть — чуть в краях подрагивает. — Пойман!
О, если б Прихоть я сдержать могла,
Как разволнованное ветром платье!

24 мая 1920




Глазами ведьмы зачарованной
Гляжу на Божие дитя запретное.
С тех пор как мне душа дарована,
Я стала тихая и безответная.

Забыла, как речною чайкою
Всю ночь стонала под людскими окнами.
Я в белом чепчике теперь — хозяйкою
Хожу степенною, голубоокою.

И даже кольца стали тусклые,
Рука на солнце — как мертвец спеленутый.
Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит,
А в солонице соль лежит нетронута...

25 мая 1920


* * *

О, скромный мой кров! Нищий дым!
Ничто не сравнится с родным!

С окошком, где вместе горюем,
С вечерним, простым поцелуем
Куда — то в щеку, мимо губ...

День кончен, заложен засов.
О, ночь без любви и без снов!

 — Ночь всех натрудившихся жниц, — 
Чтоб завтра до света, до птиц

В упорстве души и костей
Работать во имя детей.

О, знать, что и в пору снегов
Не будет мой холм без цветов...

14 мая 1920


* * *
       С.Э.

Сижу без света, и без хлеба,
И без воды.
Затем и насылает беды
Бог, что живой меня на небо
Взять замышляет за труды.

Сижу, — с утра ни корки черствой — 
Мечту такую полюбя,
Что — может — всем своим покорством
 —  Мой Воин! — выкуплю тебя.

16 мая 1920

* * *
            С.Э.

Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, — 

И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! — 
Что ты любим! любим! любим! — любим!
Расписывалась — радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест — накрест перечеркивала — имя...

Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920


* * *

Тень достигла половины дома,
Где никто не знает про меня.
Не сравню с любовною истомой
Благородство трудового дня.

Этою короной коронован
Будет Царь. .. — Пот на державном лбу!
Мне ж от Бога будет сон дарован
В безымянном, но честном гробу.

21 мая 1920


* * *

Все братья в жалости моей!
Мне жалко нищих и царей,
Мне жалко сына и отца...

За будущую тень лица,
За тень грядущего венца,
За тень сквозного деревца...

 —  Впалость плечей...

21 мая 1920


* * *

          Кричали женщины ура
          И в воздух чепчики бросали.

Руку на сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я — мятежница лбом и чревом.

Каждый встречный, вся площадь, — все! — 
Подтвердят, что в дурном родстве
Я с своим родословным древом.

Кремль! Черна чернотой твоей!
Но не скрою, что всех мощней
Преценнее мне — пепел Гришки!

Если ж чепчик кидаю вверх, — 
Ах! не — так же ль кричат на всех
Мировых площадях — мальчишки?!

Да, ура! — За царя! — Ура!
Восхитительные утра
Всех, с начала вселенной, въездов!

Выше башен летит чепец!
Но — минуя литой венец
На челе истукана — к звездам!

21 мая 1920


* * *

Одна половинка окна растворилась.
Одна половинка души показалась.
Давай-ка откроем — и ту половинку,
И ту половинку окна!

25 мая 1920


ПЕСЕНКИ ИЗ ПЬЕСЫ "УЧЕНИК"



В час прибоя
Голубое
Море станет серым.

В час любови
Молодое
Сердце станет верным.

Бог, храни в часы прибоя
Лодку, бедный дом мой!
Охрани от злой любови
Сердце, где я дома!



Сказать: верна,
Прибавить: очень,
А завтра: ты мне не танцор, — 
Нет, чем таким цвести цветочком, — 
Уж лучше шею под топор!

Пускай лесник в рубахе красной
Отделит купол от ствола — 
Чтоб мать не мучилась напрасно,
Что не одна в ту ночь спала.

Не снился мне сей дивный ужас:
Венчаться перед королем!
Мне женихом — топор послужит,
Помост мне будет — алтарем!



Я пришел к тебе за хлебом
За святым насущным.
Точно в самое я небо — 
Не под кровлю впущен!

Только Бог на звездном троне
Так накормит вдоволь!
Бог, храни в своей ладони
Пастыря благого!

Не забуду я хлеб — соли,
Как поставлю парус!
Есть на свете три неволи:
Голод — страсть — и старость...

От одной меня избавил,
До другой — далёко!
Ничего я не оставил
У голубоокой!

Мы, певцы, что мореходы:
Покидаем вскоре!
Есть на свете три свободы:
Песня — хлеб — и море...



Там, на тугом канате,
Между картонных скал,
Ты ль это как лунатик
Приступом небо брал?

Новых земель вельможа,
Сын неземных широт — 
Точно содрали кожу — 
Так улыбался рот.

Грохнули барабаны.
Ринулась голь и знать
Эту живую рану
Бешеным ртом зажать.

Помню сухой и жуткий
Смех — из последних жил!
Только тогда — как будто
Юбочку ты носил...



(МОРЯКИ И ПЕВЕЦ)

Среди диких моряков — простых рыбаков
Для шутов и для певцов
Стол всегда готов.

Само море нам — хлеб,
Само море нам — соль,
Само море нам — стакан,
Само море нам — вино.

Мореходы и певцы — одной материи птенцы,
Никому — не сыны,
Никому — не отцы.

Мы — веселая артель!
Само море — нам купель!
Само море нам — качель!
Само море — карусель!

А девчонка у нас — заведется в добрый час,
Лишь одна у нас опаска:
Чтоб по швам не разошлась!

Бела пена нам — полог,
Бела пена нам — перинка,
Бела пена нам — подушка,
Бела пена — пуховик.



(ПЕВЕЦ — ДЕВУШКАМ)

Вам, веселые девицы,
 —  Не упомнил всех имен — 
Вам, веселые девицы,
От певца — земной поклон.

Блудного — примите — сына
В круг отверженных овец:
Перед Господом едино:
Что блудница — что певец.

Все мы за крещенский крендель
Отдали людской почет:
Ибо: кто себя за деньги,
Кто за душу — продает.

В пышущую печь Геенны,
Дьявол, не жалей дровец!
И взойдет в нее смиренно
За блудницею — певец.

Что ж что честь с нас пооблезла,
Что ж что совесть в нас смугла, — 
Разом побелят железом,
Раскаленным добела!

Не в харчевне — в зале тронном
Мы — и нынче Бог-Отец — 
Я, коленопреклоненный
Пред блудницею — певец!



 — Хоровод, хоровод,
Чего ножки бьешь?
 — Мореход, мореход,
Чего вдаль плывешь?

Пляшу, — пол горячий!
Боюсь, обожгусь!
 — Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Наш моряк, моряк — 
Морячок морской!
А тоска — червяк,
Червячок простой.

Поплыл за удачей,
Привез — нитку бус.
 — Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Глубоки моря!
Ворочайся вспять!
Зачем рыбам — зря
Красоту швырять?

Бог дал, — я растрачу!
Крест медный — весь груз.
 — Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Между 25 мая и 13 июля 1920


<8>

И что тому костер остылый,
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком — 
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты всё ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом — 
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!

Какая власть в моем напеве, — 
Одна не ведаю о том, — 
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

Такое уж мое именье:
Весь век дарю — не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, — свою же грудь дроблю!

Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом — 
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

13 июня 1920


<9>

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, — 
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

И слезы ей — вода, и кровь — 
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"

Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, — 
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"

Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал — колесовать:
Другую целовать", — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть — садовница.

Само — что дерево трясти! — 
В срок яблоко спадает спелое...
 — За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!

14 июня 1920


ЕВРЕЯМ

Так бессеребренно — так бескорыстно,
Как отрок — нежен и как воздух синь,
Приветствую тебя ныне и присно
Во веки веков. — Аминь. — 

Двойной вражды в крови своей поповской
И шляхетской — стираю письмена.
Приветствую тебя в Кремле московском,
Чужая, чудная весна!

Кремль почерневший! Попран! — Предан! — Продан!
Над куполами воронье кружит.
Перекрестясь — со всем простым народом
Я повторяла слово: жид.

И мне — в братоубийственном угаре — 
Крест православный — Бога затемнял!
Но есть один — напрасно имя Гарри
На Генриха он променял!

Ты, гренадеров певший в русском поле,
Ты, тень Наполеонова крыла, — 
И ты жидом пребудешь мне, доколе
Не просияют купола!

Май 1920


* * *

Где слезиночки роняла,
Завтра розы будут цвесть.
Я кружавчики сплетала,
Завтра сети буду плесть.

Вместо моря мне — все небо,
Вместо моря — вся земля.
Не простой рыбацкий невод
Песенная сеть моя!

15 июня 1920


ЗЕМНОЕ ИМЯ

Стакан воды во время жажды жгучей:
 — Дай — или я умру! — 
Настойчиво — расслабленно — певуче — 
Как жалоба в жару — 

Все повторяю я — и все жесточе
Снова — опять — 
Как в темно те, когда так страшно хочешь
Спать — и не можешь спать.

Как будто мало по лугам снотворной
Травы от всяческих тревог!
Настойчиво — бессмысленно — повторно — 
Как детства первый слог...

Так с каждым мигом все неповторимей
К горлу — ремнем...
И если здесь — всего — земное имя, — 
Дело не в нем.

Между 16 и 25 июня 1920


* * *

Заря пылала, догорая,
Солдатики шагали в ряд.
Мне мать сказала, умирая:
 — Надень мальчишеский наряд.

Вся наша белая дорога
У них, мальчоночков, в горсти.
Девчонке самой легконогой
Всё ж дальше сердца не уйти!

Мать думала, солдаты пели.
И всё, пока не умерла,
Подрагивал конец постели:
Она танцовщицей была!

...И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, — 
Знай, что от сердца — голова есть,
И есть топор — от головы...

Июнь 1920


* * *

Руки заживо скрещены,
А помру без причастья.
Вдоль души моей — трещина.
Мое дело — пропащее.

А узнать тебе хочется
А за что я наказана — 
Взглянь в окно: в небе дочиста
Мое дело рассказано.

Июнь 1920


* * *

Был Вечный Жид за то наказан,
Что Бога прогневил отказом.
Судя по нашей общей каре — 
Творцу кто отказал — и тварям
Кто не отказывал — равны.

Июнь 1920


* * *

Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором — не смущаться:
Можно сесть, а можно лечь.

Не судить — одно условье,

Окна выбиты любовью,

Крышу ветром сорвало.

Всякому — ......ты сам Каин — 
Всем стаканы налиты!
Ты такой как я — хозяин,
Так же гостья, как и ты.

Мне добро досталось даром, — 
Так и спрячь свои рубли!
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли!

Чай не сладкий, хлеб не белый — 
Личиком бела зато!
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.

Трудные мои завязки — 
Есть служанка — подсобит!
А плясать — пляши с опаской,
Пол поклонами пробит!

Хочешь в пляс, а хочешь в лёжку,
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?

А насытила любовью, — 
В очи плюнь, — на то рукав!
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.

28 июня 1920


* * *

Уравнены: как да и нет,
Как черный цвет — и белый цвет.
Как в творческий громовый час
С громадою Кремля — Кавказ.

Не путал здесь — земной аршин.
Все равные — дети вершин.

Равняться в низости своей — 
Забота черни и червей.
В час благодатный громовой
Все горы — братья меж собой!

Так, всем законам вопреки,
Сцепились наши две руки.

========

И оттого что оком — желт,
Ты мне орел — цыган — и волк.

Цыган в мешке меня унес,
Орел на вышний на утес
Восхитил от страды мучной.

 — А волк у ног лежит ручной.

(Июнь — июль 1920)


EX-CI-DEVANT* 
(Отзвук Стаховича)

Хоть сто мозолей — трех веков не скроешь!
Рук не исправишь — топором рубя!
О, откровеннейшее из сокровищ:
Порода! — узнаю Тебя.

Как ни коптись над ржавой сковородкой — 
Всё вкруг тебя твоих Версалей — тишь.
Нет, самою косой косовороткой
Ты шеи не укоротишь.

Над снежным валом иль над трубной сажей
Дугой согбен, всё ж — гордая спина!
Не окриком, — всё той же барской блажью
Тебе работа задана.

Выменивай по нищему Арбату
Дрянную сельдь на пачку папирос — 
Всё равенство нарушит — нос горбатый:
Ты — горбонос, а он — курнос.

Но если вдруг, утомлено получкой,
Тебе дитя цветок протянет — в дань,
Ты так же поцелуешь эту ручку,
Как некогда — Царицы длань.

Июль 1920
-------------
* Здесь: бывшему из бывших (фр.)


* * *

И если руку я даю — 
То погадать — не целовать.

Скажи мне, встречный человек,
По синим по дорогам рек

К какому морю я приду?
В каком стакане потону?

 — Чтоб навзничь бросил наповал
Такой еще не вырос — вал.

Стакан твой каждый — будет пуст.
Сама ты — океан для уст.

Ты за стаканом бей стакан,
Топи нас, море — окиян!

=============

А если руку я беру — 
То не гадать — поцеловать.

Сама запуталась, паук,
В изделии своих же рук.

 — Сама не разгибаю лба, — 
Какая я тебе судьба?

(Июль 1920)


* * *

 — Сколько у тебя дружочков?
Целый двор, пожалуй?
 — После кройки лоскуточков,
Прости, не считала.

-  Скольких перепричащала?
Поди, целый рынок?
 — А на шали бахроминок,
Прости, не считала.

 — А сердца покласть в рядочек
Дойдешь до Китая?
 — Нынче тиф косит, дружочек!
Помру — сосчитаю.

==============
Две руки — и пять на каждой — 
Пальчиков проворных.
И на каждом — перстенечек.
(На котором — по два.)

К двум рукам — все пальцы — к ним же
Перстеньки прибавить — 
Не начтешь и пятой доли
<Всех>, кого любила!

(Июнь — июль 1920)


* * *

Ветер, ветер, выметающий,
Заметающий следы!
Красной птицей залетающий
В белокаменные лбы.

Длинноногим псом ныряющий
Вдоль равнины овсяной.
 — Ветер, голову теряющий
От юбчонки кружевной!

Пурпуровое поветрие,
Первый вестник мятежу, — 
Ветер — висельник и ветреник, — 
В кулачке тебя держу!

Полно баловать над кручами,
Головы сбивать снегам, — 
Ты — моей косынкой скрученный
По рукам и по ногам!

За твои дела острожные, — 
Расквитаемся с тобой, — 
Ветер, ветер в куртке кожаной,
С красной — да во лбу — звездой!

(Июль 1920)


* * *

Не хочу ни любви, ни почестей:
 — Опьянительны. — Не падка!
Даже яблочка мне не хочется
 — Соблазнительного — с лотка...

Что — то цепью за мной волочится,
Скоро громом начнет греметь.

 — Как мне хочется,
Как мне хочется — 
Потихонечку умереть!

(Июль 1920)


* * *

Смерть — это нет,
Смерть — это нет,
Смерть — это нет.
Нет — матерям,
Нет — пекарям.
(Выпек — не съешь!)

Смерть — это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик.

Я — это Да,
Да — навсегда,
Да — вопреки,
Да — через всё!
Даже тебе
Да кричу, Нет!

Стало быть — нет,
Стало быть — вздор,
Календарная ложь!

(Июль 1920)


* * *

Ты разбойнику и вору
Бросил славную корону,
Предку твоему дарованную
За военные труды.

Предок твой был горд и громок,
Правнук — ты дурной потомок.

Ты разбойнику и вору
Отдал сына дорогого,
Княжью кровь высокородную.
Бросил псам на площади.

Полотенцем ручки вытер...
 — Правнук, ты дурной родитель.

Ты разбойнику и вору
Больше княжеской короны
Отдал — больше сына! — сердце,
Вырванное из груди.

Прадед твой гремит, вояка:
 — "Браво! — Молодцом — атака!"

(Июль 1920)


* * *

Я вижу тебя черноокой, — разлука!
Высокой, — разлука! — Одинокой, — разлука!
С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, — разлука!
Совсем на меня не похожей — разлука!

На всех матерей, умирающих рано,
На мать и мою ты похожа, — разлука!
Ты так же вуаль оправляешь в прихожей.
Ты Анна над спящим Сережей, — разлука!

Стрясается — в дом забредешь желтоглазой
Цыганкой, — разлука! — молдаванкой, — разлука!
Без стука, — разлука! — Как вихрь заразный
К нам в жилы врываешься — лихорадкой, — разлука!

И жжешь, и звенишь, и топочешь, и свищешь,
И ревешь, и рокочешь — и — разорванным шелком — 
 — Серым волком, — разлука! — Не жалея ни деда, 
                                      ни внука, -
                                              разлука!
Филином — птицей — разлука! Степной кобылицей, — 
                                              разлука!

Не потомком ли Разина — широкоплечим, ражим,
                                                рыжим
Я погромщиком тебя увидала, — разлука?
 — Погромщиком, выпускающим кишки и перины?..

Ты нынче зовешься Мариной, — разлука!

Конец июля 1920


* * *

Другие — с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем — италийским
Зефиром младым, — 
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!

Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших — дыханье глотают...
А я — руки настежь! — застыла — столбняк!
Чтоб выдул мне душу — российский сквозняк!

Другие — о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
 — Небось, не растаешь! Одна — мол — семья! — 
Как будто и вправду — не женщина я!

2 августа 1920


* * *

И вот исчез, в черную ночь исчез,
 — Как некогда Иосиф, плащ свой бросив.
Гляжу на плащ — черного блеска плащ,
Земля (горит), а сердце — смерти просит.

Жестокосердый в сем году июль,
Лесною гарью душит воздух ржавый.
В ушах — туман, и в двух шагах — туман,
И солнце над Москвой — как глаз кровавый.

Гарь торфяных болот. — Рот пересох.
Не хочет дождь на грешные просторы!
 — Гляжу на плащ — светлого плеску — плащ!
Ты за плащом своим придешь не скоро.

(Начало августа 1920)


* * *

Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.
 — И было что-то птичье в нас с тобой — 
Когда — ночь соловьиную тревожа — 
Мы обмирали — каждый над собой!
А Август — царь. Ему не до рулады,
Ему — до канонады Октября.
Да, Август — царь, — Тебе царей не надо, — 
А мне таких не надо — без царя!

(Август 1920)


* * *

...... коль делать нечего!
Неужели — сталь к виску?
В три вечера я, в три вечера
Всю вытосковала — тоску.

Ждала тебя на подоконничке
 — Ревнивее, чем враг — врага. — 
Легонечко, любовь, легонечко!
У низости — легка нога!

Смотри, чтобы другой дорожкою
Не выкрался любовный тать.
Бессонная моя душа, сторожкая,
За молодость отвыкла спать!

Но все же, голубок неласковый,
Я в книжицу впишу Разлук:
 — Не вытосковала тоски — вытаскивала
Всей крепостью неженских рук!

Проснулась поутру, как нищая:
 — Все — чисто............................
Не вытосковала тебя, — не — вытащила — 
А вытолкала тебя в толчки!

8 августа 1920


(ОТРЫВОК)

Как пьют глубокими глотками
 — Непереносен перерыв! — 
Так — в памяти — глаза закрыв,
Без памяти — любуюсь Вами!

Как в горло — за глотком глоток
Стекает влага золотая,
Так — в памяти — за слогом слог
Наречья галльского глотаю.

Август 1920


* * *

В подвалах — красные окошки.
Визжат несчастные гармошки, — 
Как будто не было флажков,
Мешков, штыков, большевиков.

Так русский дух с подвалом сросся, — 
Как будто не было и вовсе
На Красной площади — гробов,
Ни обезглавленных гербов.

...... ладонь с ладонью — 
Так наша жизнь слилась с гармонью.
Как будто Интернационал
У нас и дня не гостевал.

Август 1920


* * *

Все сызнова: опять рукою робкой
Надавливать звонок.
(Мой дом зато — с атласною коробкой
Сравнить никто не смог!)

Все сызнова: опять под стопки пански
Швырять с размаху грудь.
(Да, от сапог казанских, рук цыганских
Не вредно отдохнуть!)

Все сызнова: про брови, про ресницы,
И что к лицу ей — шелк.
(Оно, дружок, не вредно после ситцу, — 
Но, ах, все тот же толк!)

Все сызнова. . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . . .
(После волос коротких — слов высоких
Вдруг: щебет — и шиньон!)

Все сызнова: вновь как у царских статуй
Почетный караул.
(Я не томлю — обычай, перенятый
У нищих Мариул!)

Все сызнова: коленопреклоненья,
Оттолкновенья — сталь.
(Я думаю о Вашей зверской лени, — 
И мне Вас зверски жаль!)

Все сызнова:. . . . . . .
И уж в дверях: вернись!
(Обмен на славу: котелок солдатский — 
На севрский сервиз)

Все сызнова: что мы в себе не властны,
Что нужен дуб — плющу.
(Сенной мешок мой — на альков атласный
Сменен — рукоплещу!)

Все сызнова: сплошных застежек сбруя,
Звон шпилек........
(Вот чем другим, — а этим не грешу я:
Ни шпилек, ни......!)

И сызнова: обняв одной, окурок
Уж держите другой.
(Глаз не открывши — и дымит, как турок
Кто стерпит, дорогой?)

И сызнова: между простынь горячих
Ряд сдавленных зевков.
(Один зевает, а другая — плачет.
Весь твой Эдем, альков!)

И сызнова: уже забыв о птичке,
Спать, как дитя во ржи...
(Но только умоляю: по привычке
 — Марина — не скажи!)

1920


* * *

Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!

Живу — никто не нужен!
Взошел — ночей не сплю.
Согреть чужому ужин — 
Жилье свое спалю.

Взглянул — так и знакомый,
Взошел — так и живи.
Просты наши законы:
Написаны в крови.

Луну заманим с неба
В ладонь — коли мила!
Ну а ушел — как не был,
И я — как не была.

Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: пить.

Август 1920


* * *

Бог, внемли рабе послушной!
Цельный век мне было душно
От той кровушки — крови.

Цельный век не знаю: город
Что ли брать какой, аль ворот.
Разорвать своей рукой.

Все гулять уводят в садик,
А никто ножа не всадит,
Не помилует меня.

От крови моей богатой,
Той, что в уши бьет набатом,
Молотом в висках кует,

Очи застит красной тучей,
От крови сильно — могучей
Пленного богатыря.

Не хочу сосновой шишкой
В срок — упасть, и от мальчишки
В пруд — до срока — не хочу.

Сулемы хлебнув — на зов твой
Не решусь, — да и веревка
 — Язык высуня — претит.

Коль совет тебе мой дорог, — 
Так, чтоб разом мне и ворот
Разорвать — и город взять — 

 — Ни об чем просить не стану! — 
Подари честною раной
За страну мою за Русь!

30 августа 1920


* * *

Есть подвиги. — По селам стих
Не ходит о их смертном часе.
Им тесно в житии святых,
Им душно на иконостасе.

Покрепче нежели семью
Печатями скрепила кровь я.
 — Так, нахлобучив кулаком скуфью
Не плакала — Царевна Софья!

<1920>


ПЕТРУ

Вся жизнь твоя — в едином крике:
 — На дедов — за сынов!
Нет, Государь Распровеликий,
Распорядитель снов,

Не на своих сынов работал, — 
Бесам на торжество! — 
Царь — Плотник, не стирая пота
С обличья своего.

Не ты б — всё по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок*.

Не ладил бы, лба не подъемля,
Ребячьих кораблёв — 
Вся Русь твоя святая в землю
Не шла бы без гробов.

Ты под котел кипящий этот — 
Сам подложил углей!
Родоначальник — ты — Советов,
Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник — ты — развалин,
Тобой — скиты горят!
Твоею же рукой провален
Твой баснословный град,..

Соль высолил, измылил мыльце — 
Ты, Государь — кустарь!
Державного однофамильца
Кровь на тебе, бунтарь!

Но нет! Конец твоим затеям!
У брата есть — сестра...
 — На Интернацьонал — за терем!
За Софью — на Петра!

Август 1920
-------------------
В Москве тогда думали, что Царь расстрелян 
на каком-то уральском
полустанке (примеч. М. Цветаевой).


* * *

Есть в стане моем — офицерская прямость,
Есть в ребрах моих — офицерская честь.
На всякую муку иду не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!

Как будто когда — то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный ремённый кушак.

А зорю заслышу — Отец ты мой родный!
Хоть райские — штурмом — врата!
Как будто нарочно для сумки походной — 
Раскинутых плеч широта.

Всё может — какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел...
И что — то от этого дня — уцелело:
Я слово беру — на прицел!

И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром
Скрежещет — корми — не корми! — 
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.

Сентябрь 1920
--------------
(NВ! Эти стихи в Москве назывались 
"про красного офицера", и я полтора года
неизменным громким успехом читала их 
на каждом выступлении по неизменному 
вызову курсантов)



* * *

Об ушедших — отошедших — 
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный — 
Голубиный — лебединый — 

О тебе, моя высь,
Говорю, — отзовись!

О младых дубовых рощах,
В небо росших — и не взросших,
Об упавших и не вставших, — 
В вечность перекочевавших, — 

О тебе, наша Честь,
Воздыхаю — дай весть!

Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных — 
Сколько у меня любимых!

Я на красной Руси
Зажилась — вознеси!

Октябрь 1920


ВОЛК

Было дружбой, стало службой.
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!

Заедай верстою версту,
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шерстке, — 
Стосковался по тоске!

Не взвожу тебя в злодеи, — 
Не твоя вина — мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!

Чем на вас с кремнем — огнивом
В лес ходить — как Бог судил, — 
К одному бабье ревниво:
Чтобы лап не остудил.

Удержать — перстом не двину:
Перст — не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык!

Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдется дура — 
Верить в волчью седину.

Октябрь 1920


* * *

Не называй меня никому,
Я серафим твой, легкое бремя.
Ты поцелуй меня нежно в темя,
И отпусти во тьму.

Все мы сидели в ночи без света.
Ты позабудешь мои приметы.

Да не смутит тебя сей — Бог весть! — 
Вздох, всполохнувший одежды ровность.
Может ли, друг, на устах любовниц
Песня такая цвесть?

Так и иди себе с миром, словно
Мальчика гладил в хору церковном.

Духи и дети, дитя, не в счет!
Не отвечают, дитя, за души!
Эти ли руки — веревкой душат?
Эта ли нежность — жжет?

Вспомни, как руки пустив вдоль тела,
Закаменев, на тебя глядела.

Не загощусь я в твоем дому,
Раскрепощу молодую совесть.
Видишь: к великим боям готовясь,
Сам ухожу во тьму.

И обещаю: не будет биться
В окна твои — золотая птица!

25 ноября 1920


ЧУЖОМУ

Твои знамена — не мои!
Врозь наши головы.
Не изменить в тисках Змеи
Мне Духу — Голубю.

Не ринусь в красный хоровод
Вкруг древа майского.
Превыше всех земных ворот — 
Врата мне — райские.

Твои победы — не мои!
Иные грезились!
Мы не на двух концах земли — 
На двух созвездиях!

Ревнители двух разных звезд — 
Так что же делаю — 
Я, перекидывая мост
Рукою смелою?!

Есть у меня моих икон
Ценней — сокровище.
Послушай: есть другой закон,
Законы — кроющий.

Пред ним — всё клонятся клинки,
Всё меркнут — яхонты.
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.

И будем мы судимы — знай — 
Одною мерою.
И будет нам обоим — Рай,
В который — верую.

Москва, 28 ноября 1920


* * *

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.
О милая! — Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.

И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.

Нет, выпростаю руки! — Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен
 — Смерть — выбью! Верст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спален.

И если всё ж — плеча, крыла, колена
Сжав — на погост дала себя увесть, — 
То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
Стихом восстать — иль розаном расцвесть!

Около 28 ноября 1920


* * *

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла — нипочём!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди — не откажу!

Пока молода — 
Всё как с гуся вода!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!

Что за дело мне, что рваный ты, босой:
Без разбору я кошу, как смерть косой!
Говорят мне, что цыган — ты — конокрад,
Про тебя еще другое говорят...

А мне что за беда — 
Что с копытом нога!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!

Блещут, плещут, хлещут раны — кумачом,
Целоваться, я не стану — с палачом!

Москва, ноябрь 1920


(ВЗЯТИЕ КРЫМА)

И страшные мне снятся сны:
Телега красная,
За ней — согбенные — моей страны
Идут сыны.

Золотокудрого воздев
Ребенка — матери
Вопят. На паперти
На стяг
Пурпуровый маша рукой беспалой
Вопит калека, тряпкой алой
Горит безногого костыль,
И красная — до неба — пыль.

Колеса ржавые скрипят.
Конь пляшет, взбешенный.
Все окна флагами кипят.
Одно — завешено.

Ноябрь 1920


* * *

Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.

Скажет мне Дон: — Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: — Всех слез моих плакать — 
                                    не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет живу — кости не видел белее!

Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! — дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль — трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа!

Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору
В люльке мотались.
Череп в камнях — и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.

Ноябрь 1920


* * *

Я знаю эту бархатную бренность
 — Верней брони! — от зябких плеч сутулых
 — От худобы пролегшие — две складки
Вдоль бархата груди,

К которой не прижмусь — хотя так нежно
Щеке — к которой не прижмусь я, ибо
Такая в этом грусть: щека и бархат,
А не — душа и грудь!

И в праведнических ладонях лоб твой
Я знаю — в кипарисовых ладонях 
Зажатый и склоненный — дабы легче
Переложить в мои — 

В которые не будет переложен,
Которые в великом равнодушьи
Раскрытые — как две страницы книги
Застыли вдоль колен.

2 декабря 1920


* * *

 — Прощай! — Как плещет через край
Сей звук: прощай!

Как, всполохнувшись, губы сушит!
 — Весь свод небесный потрясен!
Прощай! — в едином слове сем
Я — всю — выплескиваю душу!

8 декабря 1920


* * *

Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух — не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!
С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари — и ответной улыбки прорез...
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Москва, декабрь 1920


* * *

Короткие крылья волос я помню,
Метущиеся между звезд. — Я помню
Короткие крылья
Под звездною пылью,
И рот от усилья сведенный,
 — Сожженный! — 
И все сухожилья — 
Руки.

Смеженные вежды
И черный — промежду — 
Свет.

Не гладя, а режа
По бренной и нежной
Доске — вскачь
Всё выше и выше,
Не слыша
Палач — хрипа,
Палач — хруста
Костей.
 — Стой!
Жилы не могут!
Коготь
Режет живую плоть!
Господь, ко мне!..
То на одной струне
Этюд Паганини.

Декабрь 1920


ПОЖАЛЕЙ...

 — Он тебе не муж? — Нет.
Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
 — Так чего ж?
Так чего ж поклоны бьешь?
 — Отойдешь — 
В сердце — как удар кулашный:
Вдруг ему, сыночку, страшно — 
Одному?

 — Не пойму!
Он тебе не муж? — Нет.
 — Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
 — Гниль и плесень?
 — Гниль и плесень.
 — Так наплюй!
Мало ли живых на рынке!
 — Без перинки
Не простыл бы! Ровно ссыльно- 
каторжный какой — на досках!
Жестко!

 — Черт!
Он же мертв!
Пальчиком в глазную щелку — 
Не сморгнет!
Пес! Смердит!
 — Не сердись!
Видишь — пот
На виске еще не высох.
Может, кто еще поклоны в письмах
Шлет, рубашку шьет...

 — Он тебе не муж? — Нет.
 — Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
 — Так айда! — ...нагрудник вяжет...
Дай-кось я с ним рядом ляжу...
Зако — ла — чи — вай!

Декабрь 1920


* * *

Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле — Русь.
Помогите — на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь — руда!

И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
 — Мама!

И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева — и в чрево:
 — Мама!

Все рядком лежат — 
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?

Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.

 — Кто ты? — белый? — не пойму! — привстань!
Аль у красных пропадал? — Ря — азань.

И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
 — Мама!

Без воли — без гнева — 
Протяжно — упрямо — 
До самого неба:
 — Мама!

Декабрь 1920